Бабушке было 8 лет когда началась война, голодали жутко, главное было накормить солдат, а уж потом все остальные, и вот раз она услышала как бабы разговаривали, что солдаты дают еду, если им дать, но она не поняла, чего им дать то надо, пришла к столовой, стоит ревёт, вышел офицер, спрашивает- чего девочка плачешь, она пересказала, что услышала, а он заржал и вынес ей целый бидончик каши. Вот так бабуля накормила четверых братьев, сестер.

Мой дед был капитаном мотострелкового полка. Шел 1942 год, немцы взяли Ленинград в блокаду. Голод, болезни и смерть. Единственный путь доставки провианта в Ленинград - "дорога жизни" - замёрзшее Ладожское озеро. Поздно ночью, колонна фур с мукой и лекарствами, во главе с моим дедом направилась по дороге жизни. Из 35 машин, доехали в Ленинград только 3, остальные же ушли под лёд, как и фура деда. Он пешком 6 км тащил спасенный мешок муки до города, но не дошёл - замерз, из-за мокрой одежды в -30.

Отец бабушкиной подруги погиб на войне, когда той и года не было. Когда солдаты стали возвращаться с войны, она каждый день надевала самое красивое платье и ходила на вокзал встречать поезда. Девочка говорила, что идет искать папу. Бегала среди толпы, подходила к солдатам, спрашивала: "будешь моим папой?". Один мужчина взял ее за руку, сказал: "ну, веди" и она привела его домой и с её мамой и братьями они прожили долгую и счастливую жизнь.

Моей прабабушке было 12 лет, когда началась блокада Ленинграда, где она жила. Она училась в музыкальной школе и играла на фортепиано. Она яростно защищала свой инструмент и не давала разобрать его на дрова. Когда начинался обстрел, а в бомбоубежище уйти не успевали, она садилась и играла, громко, на весь дом. Люди слушали ее музыку и не отвлекались на выстрелы. Моя бабушка, мама и я играем на фортепиано. Когда мне было лень играть, я вспоминала прабабушку и садилась за инструмент.

Мой дедушка был пограничником, летом 41-го служил где-то на границе с нынешней Молдавией, соответственно, воевать начал с первых же дней. О войне он никогда особо не рассказывал, тк пограничные войска были в ведомстве НКВД - рассказывать ничего было нельзя. Но одну историю мы все же услышали. Во время форсированного прорыва фашистов к Баку взвод деда забросили в тыл к немцам. Ребята довольно быстро попали в окружение, в горах. Выбираться им пришлось в течение 2 недель, выжили единицы, в тч и дед. К нашему фронту солдаты вышли истощенные и обезумевшие от голода. Ординарец сбегал в деревню и добыл там мешок картошки и несколько батонов хлеба. Картошку сварили и голодные солдаты жадно набросились на еду. Дед, переживший в детстве голод 33-го года пытался остановить сослуживцев, как мог. Сам он съел корку хлеба и несколько картофельных очисток. Через час-полтора все сослуживцы деда, прошедшие ад окружения, в том числе комвзвода и злосчастный ординарец скончались в жутких мучениях от заворота кишок. В живых остался только дед. Он прошел всю войну, был дважды ранен и умер в 87 г. от кровоизлияния в мозг - наклонился сложить раскладушку, на которой спал в больнице, тк хотел сбежать и посмотреть на новорожденную внучку, те на меня.

Во время войны моя бабушка была совсем маленькая, жила со старшим братом и матерью, отец ушел до рождения девочки. Был страшный голод, и прабабушка слишком ослабела, много дней уже лежала на печи и медленно умирала. Ее спасла сестра, которая до этого жила далеко. Она размачивала немного хлеба в капле молока, и давала бабушке жевать. Потихоньку-потихоньку выходила сестру. Так моя бабушка и дедушка не остались сиротами. А дедушка, умный малый, стал охотиться на сусликов, чтобы как-то прокормить семью. Он брал пару ведер воды, шел в степь, и заливал в сусличьи норы воду, пока оттуда не выпрыгивал испуганный зверек. Дед хватал его и убивал мгновенно, чтобы не убежал. Тащил домой, сколько нашел, и их жарили, и бабушка говорит, что это был настоящий пир, и добыча брата помогала им продержаться. Дедушки уже нет в живых, а бабушка живет и каждое лето ждет многочисленных внуков в гости. Готовит отлично, много, щедро, а сама берет кусочек хлеба с помидором и ест после всех. Так и привыкла есть понемногу, просто и нерегулярно. А семью закармливает до отвала. Спасибо ей. Она пережила такое, от чего сердце стынет, и воспитала большую славную семью.

Мой прадед был призван в 1942. Прошёл войну, получил ранение, вернулся Героем Советского Союза. На пути домой после окончания войны, он стоял на вокзале, куда прибыл поезд полный детей разных возрастов. Тут же были и встречающие - родители. Только вот родителей было всего несколько, а детей во много раз больше. Почти все из них оказались сиротами. Они выходили из поезда и, не найдя своих маму и папу, начинали плакать. Мой прадед плакал вместе с ними. Первый и единственный раз за всю войну.

Мой прадед ушел на фронт в одном из первых отправлений из нашего города. Прабабушка была беременна вторым ребенком - моей бабушкой. В одном из писем он указал, что идет кольцом через наш город (к тому времени родилась моя бабушка). Об этом узнала соседка, которой на тот момент было 14 лет, она взяла 3-месячную бабушку и отнесла показать моему прадеду, он плакал от счастья в тот момент когда держал ее на руках. Это был 1941 год. Он так больше ее и не увидел. Он умер 6 мая 1945 г. в Берлине и похоронен там же.

Мой дедушка, 10-летний мальчик, в июне 1941 отдыхал в детском лагере. Смена была до 1 июля, 22 июня им ничего не сказали, не отправили домой, и так детям подарили еще 9 дней мирного детства. Из лагеря убрали все радиоприемники, никаких новостей. Это ведь тоже мужество, как ни в чем не бывало, продолжать отрядные дела с детьми. Представляю, как вожатые ночами плакали и перешептывали друг другу известия.

Мой прадед прошел две войны. В первую мировую был обычным солдатом, после войны пошел получать военное образование. Выучился. Во время Великой Отечественной он участвовал в двух значимых и масштабных битвах. На момент окончания войны он командовал дивизией. Были ранения, но он возвращался обратно на передовую. Много наград и благодарностей. Самое ужасное то, что его убили не враги страны и народа, а простые хулиганы, которые хотели украсть его награды.

Сегодня с мужем досмотрели "Молодую гвардию". Сижу на балконе, смотрю на звезды, слушаю соловьев. Сколько молодых парней и девчонок так и не дожили до победы. Жизни так и не увидели. В комнате спят муж и дочь. Какое же это счастье, знать что твои любимые дома! Сегодня 9 мая 2016 года. Главный праздник народов бывшего СССР. Мы живем свободными людьми благодаря тем, кто жил в годы войны. Кто был на фронте и в тылу. Дай Бог мы не узнаем, какого было нашим дедам.

Мой дедушка жил в селе, поэтому у него была собака. Когда началась война, его отца отправили на фронт, а мать, две сестры и он остались одни. Из-за сильного голода хотели убить собаку и съесть. Дедушка, будучи маленьким, отвязал пса от конуры и пустил бежать, за что получил от матери (моей прабабушки). Вечером того же дня пес притащил им дохлую кошку, а после начал таскать кости и зарывать, а дедушка раскапывал и таскал домой (варили суп на этих костях). Так до 43-его года прожили, благодаря собаке, а потом она просто не вернулась домой.

Самая запоминающаяся история от моей бабушки была на тему ее работы в военном госпитале. Когда у них умирали фашисты, они не могли их с девчонками допереть из палат со второго этажа до машины труповозки... просто выкидывали трупы из окна. Впоследствии за это их отдали под трибунал.

Сосед, ветеран ВОВ, всю войну прошёл в пехоте до Берлина. Как-то утречком курили возле подъезда, разговорились. Поразила его фраза - в кино про войну показывают - бегут солдаты - ура кричат во всю глотку... - фантазия это. Мы, говорит, в атаку всегда молча шли, потому что стрёмно было пиздец.

Моя прабабушка во время войны работала в мастерской обуви, она попала в блокаду, и чтобы хоть как-то прокормить свою семью крала шнурки, на тот момент они делались из свиной кожи, она приносила их домой, резала маленькими кусочкам поровну, и жарила, так и выжили.

Бабушка родилась в 1940, и война оставила её круглой сиротой. Прабабушка утонула в колодце, когда собирала шиповник для дочери. Прадедушка прошёл всю войну, дошёл до Берлина. Погиб, подорвавшись на оставленной мине, когда возвращался домой. От него остались лишь память и орден Красной Звезды. Бабушка хранила его больше тридцати лет, пока не украли (она знала, кто, но не могла доказать). До сих пор не могу понять, как у людей поднялась рука. Я знаю этих людей, с их правнучкой учились в одном классе, дружили. Как всё-таки интересно повернулась жизнь.

Маленьким часто сидел на коленях у деда. На запястье у него был шрам, который я трогал и рассматривал. Это были следы от зубов. Спустя годы отец поведал историю шрама. Мой дед ветеран ходил в разведку, в Смоленской области они столкнулись с сс-вцами. После ближнего боя, в живых из врагов остался лишь один. Он был огромен и матер. СС-ман в ярости прокусил деду запястье до мяса, но был сломлен и пленен. Дед и компания были представлены к очередной награде.

У меня прадедушка седой с 19 лет. Как только началась война, его сразу призвали, не дав доучиться. Рассказывал он, что шли они на немцев, но получилось не так как хотелось, немцы опередили. Всех расстреляли, а дедушка решил спрятаться под вагонетку. Отправили немецкую овчарку, обнюхать все, дедушка думал, что уже все, увидят и убьют. Но нет, собака просто нюхнула его и облизала при этом убежав. Вот поэтому дома у нас 3 овчарки)

Моей бабушке было 13 лет, когда во время бомбежки осколком ее ранило в спину. Врачей в деревне не было - все на поле боя. Когда в село зашли немцы, то их военный врач, узнав про девочку, которая не могла больше ни ходить, ни сидеть, ночью тайком от своих пробирался к бабушке в дом, делал перевязки, выбирал из раны червей (было жарко, мух много). Чтоб отвлечь девочку парень просил: "Зоинка, пой Катушу". И она плакала и пела. Война прошла, бабушка выжила, но всю жизнь вспоминала того парня, благодаря которому осталась жива.

Бабушка рассказывала, что во время войны моя прапрабабушка работала на заводе, в то время очень строго следили за тем, чтобы никто не воровал и очень жестко за это наказывали. И для того, чтобы хоть как-то прокормить своих детей, женщины надевали по две пары колготок и засовывали между ними зерно. Или, например, одна отвлекает охрану пока детей проводят в цех, где взбивали масло, они вылавливали маленькие кусочки и кормили ими. У прапрабабушки все трое детей пережили тот период, а её сын больше не ест масло.

Моей прабабушке было 16, когда пришли немецкие войска в Беларусь. Их осматривали доктора, чтобы отправить в лагеря работать. Тогда девочки мазались травой, которая вызывала сыпь, похожую на оспу. Когда прабабушку осматривал доктор он понял, что она здорова, но солдатам он сказал, что она больна, а немцы страшно таких боялись. В итоге, этот немецкий доктор спас немало людей. Если бы не он, меня бы не было на свете.

Прадедушка никогда не делился с семьей рассказами о войне.. Прошел её с начала и до конца, был контужен, но никогда не рассказывал о тех страшных временах. Сейчас ему 90 и все чаще он вспоминает о той ужасной жизни. Он не помнит, как зовут родственников, но помнит где и как обстреливали Ленинград. А еще у него остались старые привычки. В доме всегда вся еда в огромных количествах, а вдруг голод? Двери запираются на несколько замков - для спокойствия. И в кровати по 3 одеяла, хотя, дома тепло. Фильмы про войну смотрит с безразличным взглядом..

Мой прадед воевал под Кёнигсбергом (нынешний Калининград). И во время одной из перестрелок ему попали осколки в глаза, от чего он моментально ослеп. Как перестали быть слышны выстрелы, начал искать по голосу старшину, которому оторвало ногу. Дед найдя старшину, взял его на руки. Так они и шли. Слепой дед шел на команды одноногого старшины. Выжили оба. Дед даже видел после операций.

Когда началась война моему дедушке было 17 лет, и по закону военного времени он должен был в день совершеннолетия прибыть в военкомат для отправки в действующую армию. Но получилось так, что когда ему пришла повестка, они с матерью переехали, и повестку он не получил. В военкомат пришёл на следующей день, за день просрочки его отправили в штрафбат, и их отделение отправили в Ленинград, это было пушечное мясо, те кого не жалко отправить в бой первыми без оружия. Будучи 18-летним парнем он оказался в аду, но он прошёл всю войну, не разу не был ранен, единственное родные не знали жив или нет, права переписки не было. Он дошёл до Берлина, вернулся домой через год после войны, так как действительную службы ещё отслужил. Его родная мать встретив его на улице, не узнала спустя 5,5 лет, и упала в обморок когда он назвал её мамой. А он плакал как мальчишка, приговаривая "мама, это я Ваня, твой Ваня"

Прадед в 16 лет, в мае 1941 г. прибавив себе 2 года, чтоб взяли на работу устроился на Украине в г. Кривой Рог на шахту. В июне, когда началась война, был мобилизован в армию. Их рота сразу же попала в окружение и плен. Их заставили выкопать ров, там расстреляли и присыпали землей. Прадед очнулся, понял, что живой, пополз наверх, крича "Есть кто живой?". Двое откликнулись. Трое выбрались, доползли до какой-то деревни, там их нашла женщина, спрятала у себя в погребе. Днем они прятались, а ночью работали у нее в поле, убирали кукурузу. Но одна соседка их увидела, и сдала немцам. За ними пришли и забрали их в плен. Так прадед попал в концлагерь "Бухенвальд". Через какое-то время, из-за того что прадед был молодым, здоровым крестьянским парнем, из этого лагеря, его перевезли в концлагерь в Западной Германии, где он работал уже на полях местных богачей, а потом и как вольнонаемный. В 45 году во время бомбежки его закрыли в одном доме, где он просидел целый день пока в город не вошли союзники-Американцы. Выйдя он увидел, что все строения в округе разрушены, остался целым только тот дом, где он был. Американцы всем пленным предложили уехать в Америку, некоторые согласились, а прадед и остальные решили вернуться на Родину. Возвращались они пешком до СССР 3 месяца, пройдя всю Германию, Польшу, Беларусь, Украину. В СССР их уже свои военные забрали в плен и хотели расстрелять как предателей Родины, но тут началась война с Японией и их отправили туда воевать. Так прадед воевал в Японской войне и вернулся домой после ее окончания в 1949 году. С уверенностью могу сказать, что мой прадед родился в рубашке. Три раза ушел от смерти и прошел две войны.

Бабушка рассказала, ее отец служил на войне, спасал командира, нес его на спине через весь лес, слушал его сердцебиение, когда принес, увидел что вся спина командира похожа на решето, а слышал он только свое сердце.

Я несколько лет занималась поисковыми работами. Группы ребят-поисковиков разыскивали в лесах, болотах, на полях сражений безымянные захоронения. До сих пор не могу забыть это чувство счастья, если среди останков встречались медальоны. Кроме личных данных, многие солдаты вкладывали в медальоны записки. Некоторые были написаны буквально за несколько мгновений до смерти. До сих пор, дословно, помню строчку из одного такого письма: "Мама, передай Славке и Мите, чтобы давили немцев! Мне уже не жить, так что пусть за троих стараются".

Мой прадед всю жизнь рассказывал своему внуку истории о том, как он боялся во время войны. Как боялся, сидя в танке вдвоем с младшим товарищем идти на 3 немецких танка и уничтожить их все. Как боялся под обстрелом самолетов ползком преодолеть поле, чтобы восстановить связь с командованием. Как боялся вести за собой отряд совсем молодых парней, чтобы взорвать немецкий дзот. Он говорил: "Ужас жил во мне 5 страшных лет. Каждый миг я боялся за свою жизнь, за жизни моих детей, за жизнь моей Родины. Кто скажет, что не боялся - соврет." Вот так, живя в постоянном страхе, мой прадед прошел всю войну. Боясь, дошел до Берлина. Получил звание Героя Советского Союза и, несмотря на пережитое, остался замечательным, невероятно добрым и отзывчивым человеком.

Прадед, был, можно сказать, завхозом в своей части. Как-то переправлялись колонной машин на новое место и попали в немецкое окружение. Бежать некуда, только речка. Так дед выхватил из машины котел для каши и, держась за него, вплавь добрался до другого берега. Никто больше из его части не выжил.

В годы войны и голода, моя прабабушка ненадолго вышла на улицу, за хлебом. И оставила свою дочку (мою бабушку) дома одну. Ей тогда от силы было лет пять. Так вот, если бы прабабушка не вернулась на несколько минут раньше, то её дитя могло было быть съедено соседями.

Австрия 1945 багратион белоруссия 1941 белоруссия 1943–44 берлинская борьба с УПА будапешт 1945 будапешт 1956 венгрия 1944–45 висло–одерская воронеж 1942–43 восточно–прусская германия 1945 западный фронт 1942–43 заполярьe 1941–44 иран испытание атомной бомбы кавказ 1942–43 карелия корея корсунь шевченковская крым 1941–42 крым 1943–44 кутузов ленинград 1941–44 львовская маньчжурская молдавия 1944 московская освободительные походы 1939–40 партизан плен пражская прибалтика 1941 прибалтика 1944–45 ржевская румянцев смоленск 1941 сталинградская украина 1941 Украина 1944 финская форсирование днепра халхин-гол харьковская хасан чехословакия 1944–45 штрафник югославия ясско–кишиневская

Рубин Владимир
Наумович

Мы в палатках были, зажигали огонь, свечки. У нас была большая огромная палатка. Я смотрю, кто как себя ведёт. Один пишет письмо, другой – горюет, третий – что-то делает, не знаю. Все по-разному готовились. А я думаю, кто же из нас останется в живых? Это вообще интересно. Я пытался быть аналитиком, анализировал обстановку. Меня интересовало, как кто что делает. Одни всё-таки предчувствовали, мне кажется. Те, которые потом погибали, я видел, что они чувствовали приближение смерти.

Кузьмичева Людмила
Ивановна

Честно говоря, когда я прибыла в 40-ю танковую бригаду, первое время её командование даже не знало о том, что к ним вместе с маршевой ротой прибыла девчонка. Помню, когда в 4 часа утра мы выгрузились на станции Красная под Львовым, нас сразу отправили в бой. А, видно, когда я только прибыла в часть, служивший в штабе писарь посмотрел на мою фамилию и сказал: «Господи, там в штабе совсем охлонели? Вместо мужика записали девку». И букву «а» на моей фамилии зачеркнул. В результате я в список попала как Кузьмичев.

Нечаев Юрий
Михайлович

Конечно, немцы даже не предполагали, что танки могут там пройти. И вот по приказу командира бригады полковника Наума Ивановича Бухова, наш батальон прошел лес, появился там, где немцы нас и не ждали, и немного пошумел. Остальные танки бригады продолжали наступать на прежнем месте. Немцы не заметили, что из их поля зрения исчез один танковый батальон. А мы проехали по этой узкой гати, шириной не больше ширины танка, и вышли немцам во фланг и тыл.

Рязанцев Дмитрий
Иванович

А когда сопровождали в бою пехоту, то вели огонь только с короткой остановки. Вначале определяешь цель и командуешь механику – «Короткая!» Выстрел и пошёл дальше вилять. Обязательно виляешь, влево-вправо, а только прямо нельзя, обязательно подобьют. И едешь туда, куда он уже только что выстрелил. Ведь туда же он не попадёт.

Савостин Николай
Сергеевич

Будни войны для подавляющего числа наших людей – это не романтически-патетические словеса и «игра на публику», а бесконечное рытьё земли – танкистами и артиллеристами, чтобы укрыть танк или орудие, пехотинцами, – чтобы укрыться самому. Это сидение в окопе под дождём или снегопадом, это более комфортабельная жизнь в блиндаже или сооружённой наскоро землянке. Бомбёжки, ранения, смерти, немыслимые лишения, скудный хлеб, и труд, труд, труд...

Косых Александр
Иванович

А как узнали, что я тракторист – сразу в механики-водители! Нас из 426-ти человек 30 отобрали на механиков-водителей, остальные – наводчики и заряжающие. Мы ж почему пошли на механику? Потому что уже знали, понимали, что на войне механик-водитель меньше погибает, потому что он сам танком управляет.

Ерин Павел
Николаевич

Я высунулся, развернул пулемёт, зенитный «Браунинг», крупнокалиберный. И дал очередь. Поразил этих автоматчиков и механика-водителя. Офицер выскочил с машины, смотрю – он не в полевой форме! В фуражке. И смотрю – в правой руке портфель. Я понял, что какие-то документы. Он, оказывается, с этой дивизии, которая была в окружении, ночью просочился где-то через наши боевые порядки. И побежал не вправо, где там кустарник, болотистое такое место, а влево. Там чуть-чуть возвышенность – и лес. Сосновый, дубовый там… И я понял, что не смогу его догнать, он уйдёт!

Орлов Николай
Григорьевич

Весь день 23-го, и всю ночь до утра мы принимали на себя удары 16-й танковой генерала Хубе. Они, видимо, почувствовав, что встретили серьезное сопротивление, более основательно подготовили атаку утром 24-го. Но за ночь рабочие с завода вытянули корпуса танков и башен, и установили их в виде неподвижных огневых точек. А 24-го днем к нам на помощь подоспели краснофлотцы. Они дважды... дважды под пение Интернационала в полный рост поднимались и шли за мной в атаку!

Магдалюк Алексей
Федорович

Мое родное село было освобождено в конце марта 44-го, и мы ещё на Украине стояли, но командир полка разрешил мне съездить домой: «Даю тебе три дня!» Там больше ста километров, но он мне выделил один Т-34, даже какие-то продукты приказал выдать, чтобы я хоть с какими-то гостинцами домой к матери заехал. И когда я приехал в село, то наш сосед Гречанюк, участник Гражданской войны, всем односельчанам говорил: «Я же говорил вам, что Алексей будет командиром!»

Чубарев Михаил
Дмитриевич

Там стояло сплошное зарево: из-за того, что кругом проходила стрельба и разрывы снарядов, нам даже солнца не было видно. В этом знаменитом танковом побоище участвовало около трех тысяч танков. После того, как сражение закончилось, немцы повернули на запад в сторону Харькова и больше нигде и ни разу не наступали. Они только строились, делали заслоны и создавали оборону.

Я только начал учиться в 9-м классе, когда получил повестку для призыва в армию, вместе с другими парнями моего возраста, 1926 г. р. Нам было по шестнадцать лет; в тяжёлое военное время, при нищенском питании, мы были худые, низкого роста, истощённые. У меня рост был 149 см, вес 37 кг. У кого рост был ниже 147 см, они были счастливчики, их не призывали, и военную службу они вообще не проходили. Я как вернулся с фронта через семь лет, они уже успели закончить институты и работали учителями и техническими специалистами.

Когда меня призвали, обе сестры были далеко, брат воевал, и из родных проводить меня на сборный пункт в с. Пустошь никто не мог. Вызвался сосед, дядя Александр Пунегов, вернувшийся с фронта без одной ноги. Согласился везти меня на телеге. Тогда вообще автомашин не было – все они были отправлены на фронт, добирались в основном пешком или на лошади. Мать, что было муки, спекла на дорогу олашки с картофелем и с мукой из клеверных цветков. Она до того распухла от голода, что не могла ходить и лишь вышла на крыльцо – и плачет, заливается слезами, и эта картина осталась со мной на всю жизнь.

Через несколько месяцев мама умерла, но мне не сообщили, чтобы я не нервничал. А ведь вначале, пока не попал на фронт, у меня была возможность съездить домой на десять дней.

На проводы в солдаты пришло много родственников, знакомых и соседей. Мне дали чью-то гармошку, и я шёл впереди всей этой компании и играл деревенскую проходную «Кебра гoра», а девушки пели частушки, которые они исполняли обычно во время православных праздников. Мне было грустно на сердце оттого, что у всех призывников на этих провожаньях кто-то был близкий, а у меня никого не было, кроме соседа дяди Oльoксана.

На окраине деревни Вичкодор колонна остановилась, и начали прощаться. Было много слёз. Не знали тогда, что из нескольких десятков парней возвратятся на родину единицы. Но чувствовали родные их, что эти неоперившиеся птенцы ещё не доросли до солдат. И боялись ожидавших их военных жерновов…

В Пустоши мы закусили, послушали последние напутствия дяди Oльoксана, вернувшегося с войны инвалидом. Он говорил, чтобы на передовой были очень осторожными, бдительными, «вёрткими как черти». Враг очень сильный, оснащён передовой техникой, классным оружием, много снайперов. Не лезьте на рожон, говорил, это глупо.

В АРХАНГЕЛЬСК

Сопровождать нас, призывников, до Архангельска приехали солдаты 33-го стрелкового полка. На ст. Айкино уже стояли теплушки, двухосные «телячьи» вагоны.

По дороге до Котласа к нам подсадили ещё пятерых парней нашего возраста, освободившихся из лагерей. Они все были одеты в одинаковую форму, похожую на форму фэзэошников, вполне добротную, по сравнению с нашими обношенными пальтишками и шароварами. Наши новые соседи вели себя вызывающе и даже нагло. Заняв места вокруг буржуйки, достав из вещмешков хлеб, сало, консервы, сахар, ели, грели чай в кружках и громко смеялись. Потом начали курить, а наши ребята никто не курил. Закрытый вагон быстро затуманило дымом. Когда не куришь, особенно неприятно, тем более тем, кто на верхних нарах. Когда им сделали замечание, мол, ребята, курите махорку возле окошек, они вздыбились, чуть ли не пальцем в глаз, а когда один паренёк собрался перекусить, эти лагерники хватают его котомку и начинают вытаскивать содержимое, угрожая самодельными ножами. Тогда наши ребята не выдержали, спустились с нар, хватают кто полено, кто из рук бандитов вырывает ремень с бляхой, кто просто кулаками – и начали их метелить. Когда перестали рыпаться, засунули их под нары. Через две остановки, когда доложили сопровождавшему о случившемся эпизоде, их выгрузили и отправили в станционную больницу. Нас никого не наказали, поняв, кто был виноват в случившейся драме.

…На платформе Архангельска было много военных, и играл духовой оркестр. Я до этого никогда не слышал в натуре ансамбль духового оркестра, решил, что это играет радио. А потом – глянь – увидел сверкающие золотом трубы, как играют на них музыканты в военной форме, удивился, как они слаженно выдувают военный марш. А впереди стоит и жестикулирует им дирижёр. На душе было торжественно и легко оттого, что так хорошо нас встречают, как на большом празднике.

Построив в колонну, нас повели пешком в военный гарнизон «Молотовск», где первым делом завели в баню. Помылись, попарились, вывели одеваться в другом отделении и уже в военную форму, начиная с нательного белья и кончая шинелью с ремнём, шапкой-ушанкой. Конечно, эта форма была не подогнана и не новая, б/у. Так как мы были недозрелые и низкорослые, шинельки сидели на нас мешковато.

Буквально на следующий день нас погнали из Молотовска в посёлок Лесозавод № 26, где готовили стрелков-автоматчиков. Началась усиленная военная подготовка. Первым делом – получение самых элементарных бытовых навыков: например, как намотать портянку, чтобы не натереть ноги при большом пешем переходе, как сложить скатку из солдатской шинели в летних походах, как правильно носить ремень и заправлять гимнастёрку, чтобы иметь порядочный внешний вид, даже как носить пилотку и зимнюю шапку, чтобы было у всех одинаково. За каждое нарушение малейшее (например, помкомвзвода заметил, что ты стоишь около печки и греешься или руки засунул в карманы) выведут на улицу в гимнастёрке в мороз и будут гонять по снегу, заставят ползать по-пластунски. Но эти наказания зависят ещё от командира отделения – младшего сержанта. Например, наш мл. сержант был более человечным и никогда не злоупотреблял своими обязанностями, а рядом же мл. сержант из кожи вон лез, гонял излишне своих солдат.

Питание было очень скудное. Месяца через три некоторые солдаты так оголодали, что еле ноги передвигали, как дряхлые старики, – их потом отправляли в госпиталь, на поправку.

Солдатам, служившим в запасном полку, выдавали махорку, независимо от того, куришь ты или нет. В основном солдаты у нас все курили. А меня от этой привычки отучил отец. Он сажал в огороде для себя табак, а осенью вялил в куче, чтобы был покрепче, сушил, надевая на реечки на чердаке, и рубил топором мелко, затаривал два деревянных ящика. Я втихаря оттуда набивал карманы пиджака перед тем, как идти пастухом (ребята постарше баловались, и хотелось быть наравне с ними). Там мы крутили из газеты сигару и курили. Но это продолжалось недолго. Как-то отец заметил в моём кармане остатки махорки. Хватает меня, голову мою между ног – и ремнём по голой заднице так отшлёпал, что мать уже стала спасать меня, чтобы отец простил. После этого я не пытался сигаретой баловать и вообще не хотелось. Вот и в запасном полку я махорку собирал в мешочек и менял на рынке посёлка на лепёшки у гражданских мужиков, это был доппаёк.

ПЛЮСЫ ЛЕНД-ЛИЗА

Во время службы в Архангельске нас дважды привлекали на разгрузку и погрузку американских судов. Из Америки, как от члена антигитлеровской коалиции, в 1943 г. прибывали крупные суда с продовольствием. В основном поступал сахар-песок в мешках, крупа, яичный порошок в банках, свиная тушёнка, бобы, фасоль и др. За всё надо было расплачиваться. И в суда американцев, идущие в обратный путь, мы грузили цветные металлы – баббит и алюминиевые чушки. Они внешне выглядели очень красиво, похожие на ледяные. Уставали мы сильно к концу смены, но кормили очень хорошо, в основном фасолевой и кукурузной кашей: каждый солдат зараз получал, если пожелаешь, чуть ли не полный котелок. Мы за месяц работы там неплохо поправились. Груз выгружали большие портовые краны, а мы только развозили по складам в тележках.

Если сегодня работаешь на перевозке песка или крупы, фасоли, перед выходом через КПП друг другу с мешка прямо сыплем, скажем, песок между нательным и тёплым бельём и затягиваем брюки поясным ремнём. Может, и догадывались проверяющие солдаты, но для близира руками проведут сверху вниз – и выходи. Тушёнку, банки сгущёнки и банки яичного порошка тоже умудрялись прятать. Во время этих работ нас размещали в одноэтажных домиках с кухней. Когда возвращались с работы, становились на газету (без обуви) и вытряхивали свой улов с порта. Всю добычу съедобную собирали, готовили на плите и угощались всем гуртом. Так каждый день в течение какого-то времени – хорошие лакомства, сладкий чай со сгущёнкой. Потом снова казарма, муштра.

ДОРОГА НА ФРОНТ

Начали готовиться к отправке на фронт. На перроне нам каждому дали сухой паёк: два сухаря вместо хлеба и два кусочка свиного сала, брикет концентрата – гороховой перловой или пшённой каши – и два кусочка сахара. У каждого солдата был железный круглый котелок и ложка. Это позже наша военная промышленность начала выпускать плоские алюминиевые котелки, крышка которых служила для второго блюда (каши), и плоские фляги с винтовой крышкой. А у немцев у фляги было ещё суконное покрытие.

На ст. Коноша мы узнали, что нас везут на Юг. Природа стала меняться за окном, стало зеленеть и стало теплей, буржуйку уже не надо было топить. В Вологде нас вывели из вагонов и повели в ресторан, где уже были готовы накормить нас. Официанты быстро разнесли каждому по полной тарелке рисовой каши на молоке, со сливочным маслом. Это было очень вкусно, и угощение вологжан мы долго вспоминали. Нас угощали не как солдат, а как родных сыновей, которые едут защищать их, мирных россиян, от коричневой чумы.

На одной станции перед Москвой увидел, продают молоко. И купил целое ведро, угостил всех ребят своего вагона, получилось по солдатской кружке.

Доехали до Украины. Нас высадили с поезда и повели пешком. Вокруг были сгоревшие избы, разрушенные глинобитные дома, мастерские, где копошились старушки и старики, пытаясь сколотить сарайчик, чтобы укрываться от дождя.

Мы были направлены в Стрелковый, дважды краснознамённый Сивашский полк. Этот знаменитый полк форсировал Сиваш в Крыму, в смертельной схватке с врагом один из десяти полков овладел Сапун-горой под Севастополем, штурм которой стоил нашей стране тысяч жизней. Нас, молодых солдат, не нюхавших пороху, боевые солдаты встретили очень хорошо. Они как раз взяли у противника много продуктовых трофеев. (Надо сказать, что старая солдатская поговорка «не нюхал ты ещё пороха» произошла из действительности. Когда снаряд или мина взрывается близко от тебя, то слышишь запах горящего пороха.)

Наши солдаты, истощённые скудной кормёжкой в запасном полку, начали отъедаться – давали чуть ли не по полному котелку супа из кукурузы со свиным салом и с нарезкой из копчёной колбасы. Повар из походной кухни только успевал разливать большим черпаком по котелкам. Солдаты быстро поправлялись, и настроение подымалось.

Среди старослужащих были люди разного возраста, но в основном старшего, были даже те, кто участвовал в нашем отступлении и принял на себя наступление немцев. Одежда их была поношенной, выцветшей, на спинах гимнастёрок – белые пятна от выступавшей в жарких боях и на переходах соли. Они учили нас всему, что могло помочь уцелеть в бою. Ведь даже ошибки, которые кажутся совсем неприметными, могут стоить жизни. Знакомили нас и с вражеским оружием, потому что у некоторых были немецкие автоматы, в хозвзводе хранились трофейные патроны. Эти автоматы имели преимущество против наших: они были воронёной стали, не ржавели от дождей, в то время как наше оружие покрывалось ржавчиной от малейшей сырости, поэтому надо было постоянно смазывать. Но в основном мы вооружались своими автоматами: Дегтярёва, с деревянным прикладом (ППД-40), и автоматом Шпагина (ППШ-41), но он был тяжеловат. Мы, автоматчики, предпочитали автоматы Дегтярёва и Судаева (ППС-42). Но их, повторюсь, приходилось постоянно смазывать. Знакомили нас и с тем, как вести бой против «Тигров», и где у них есть слабые места для заброски зажигательных бутылок.

Вскоре нас собрали и повели пешком для погрузки в ж/д состав. Пришлось идти сутками по украинским степям, в жару. Изредка попадались деревушки с колодцем или ручей. Тогда мы впервые в жизни узнали, что такое жажда. Идёшь по просёлочной дороге – ни деревца, увидишь грязную лужу – кинешься, черпнёшь пилоткой и пьёшь, пока офицер не вырвет пилотку. Вдруг мой сосед в строю, пожилой солдат лет сорока, ленинградец, мне говорит: «Сынок, ты неправильно пьёшь». Я спросил: а как правильно? Вот, говорит, придём на большой привал (с 11 до 13 часов его делали, в самое жаркое время), поедим, и, пока отдыхать не начали, пей сколько влезет. Потом отдохнули – организм водой насытился. Набрали воду во фляги. В походе через небольшое время пить захочется. Но эту, ещё терпимую, жажду надо вытерпеть, в крайнем случае, сделать 2-3 маленьких глотка или просто сполоснуть рот. Я при первом же привале сделал всё по совету опытного солдата. И просто удивился, смотря на своих сослуживцев, которые кидались с пилотками к грязным лужам. И главное, тебе не так хочется пить, не так потеешь и этим не так ослабеваешь. После этого я ребятам передал советы старого бойца, но они всерьёз не приняли. При прохождении сёл хотели насытиться водой про запас, а получалось – во вред.

С юга Украины мы пришли на север, на ст. Щорс. Там мы отдохнули, пока производили погрузку лошадей, походных кухонь, орудий. Грузили и трофейное оружие – немецкие пистолеты-пулемёты фирмы Фолькер-Эрма, типа МП-38 и МП-40, с откидным металлическим прикладом. Мы не знали, куда нас везут, но судя по названиям городов в пути, везли на северо-запад. Открывалась ужасающая картина вокруг. Все города, ж/д станции, деревни лежали в руинах, от деревень остались лишь печные трубы. Люди выкопали на горках норы-землянки, закрыли досочками, вместо двери – холстина какая-нибудь, из разных отходов и разбитого кирпича соорудили печку и там ютились.

Привезли в Витебск, и стали выгружаться. Город был полностью разрушен, не было видно ни единого целого дома. Шли по окраинам города, было пустынно и безлюдно, даже собак не было. Мы, 17-летние солдаты из глубинки России, такое видели впервые. У нас хоть и бедно жили люди, но дома и колхозные постройки остались целы. Видя места, где дважды проходил фронт, мы ужасались. Изредка обгоняли нас машины с ящиками боеприпасов, танки и самоходные орудия, и ты им завидуешь, что им не приходится идти пешком, с солдатским снаряжением (вещмешок, автомат, сумка с патронами, скатка). Заслышишь команду «стой», «привал» – тут же кидаешься в придорожную канаву – и ноги кверху. Привал делали в месте, где была вода и можно было укрыться от немецких самолётов. Они летали постоянно. Если пролетела «рама» – самолёт-разведчик, – тут же жди «Мессершмиттов» или «Юнкерсов». В прифронтовой зоне бомбили нас свирепо. Команда «воздух» слышалась всё чаще, и мы старались укрыться в канаве или яме, или в кустах, если они были поблизости. Многим оказывали первую помощь опытные санинструкторы, побывавшие в боях за Сиваш в Крыму. Приходилось наблюдать воздушные бои, когда против «Мессершмиттов» появлялись наши «Як-9» или «Ла-7». Они здорово помогали.

НЕПАРАДНЫЕ МЫСЛИ

Не доходя до Полоцка, наш 953-й Сивашский Севастопольский ордена Суворова полк придали в состав 51-й Армии 1-го Белорусского фронта под командованием генерала армии Ивана Христофоровича Баграмяна. Перед нами была поставлена задача: отрезать пути отхода немецкой группировки армий «Север» в Восточную Пруссию. Благодаря этой операции войска немцев в Латвии и Эстонии окажутся в «мешке». Но для выполнения этой задачи нам предстоит преодолеть неимоверные трудности, так как группа армий «Север» в этом районе владеет не только крупными соединениями людских, хорошо вооружённых резервов, но там и огромное количество техники, моторизированные части, танковые и артиллерийские соединения, вооружённые до зубов. А у нас не ахти, кроме лёгкой артиллерии и пехотных частей, правда при оказании им с воздуха помощи 3-й воздушной армии. Я это испытал потом на своей шкуре: когда в тебя стреляют не только спереди, но и с обоих флангов – как в кромешном аду.

Перед первым боем на душе скребли кошки. Хоть и накормили нас повара кукурузным супом с салом, но ели без аппетита, думали о том, что ждёт тебя завтра. Какие дьявольские силы встретят нас? Или немецкие солдаты стоя пойдут по полю, стреляя в тебя, со своими угловатыми касками и чёрными мордами, а может, их не видно будет, будут вести огонь из окопов и кустов. Или «Фердинанды», дымя отработанными газами, с грохотом будут двигаться на тебя, а между ними идут солдаты и строчат в тебя короткими очередями, а ты не имеешь права открыть ответный огонь – пусть, мол, подойдут ближе, пусть пока артиллерия стреляет по танкам… В голове сумбур от этих картин, и нет аппетита. К тому же я не люблю варёное горячее сало. Куски вынимал из котелка, заворачивал в бумагу и – в вещмешок, потом с удовольствием съедал.

Выстроили нас на митинг перед боем, а вид у нас далеко не парадный.

Месяцами на передовой солдат не только не может выбрать момент выстирать и просушить гимнастёрку, но даже умыться не удаётся. Генералы, которых я так близко увидел впервые, были в приличной форме: брюки с красными лампасами, фуражка с красным околышком. После митинга генералы со своими адъютантами и полковниками сели в «виллисы» и уехали в сторону тыла. А мы, когда нас накормили, отдохнув и набрав воды в свои фляги, вскоре услышали команду строиться в колонны, повзводно и поротно. Ездовые начали собирать повозки. Санитарные повозки укладывали: разные носилки, плащ-палатки, коробки с медикаментами, костыли и т. д. На миномётные повозки грузили ящики с минами, мелкокалиберные – так называемые дульнозарядные – миномёты 50-мм калибра. Их таскали на себе на передовой сами миномётчики. Ну и повозки для ящиков с патронами и перевозки походных вещей с походными кухнями.

Нас выстроили в колонны, командиры взводов проверили свой личный состав, и тронулись в путь. Шли с привалами до вечера; когда было уже темно, остановились в какой-то деревушке, невдалеке слышалось уже тарахтенье пулемётных и автоматных очередей. Скомандовали устроиться на ночлег прямо в лесу, так как в домах располагались офицеры, повозочные и повара походных кухонь. Передали по цепи: через час-полтора готовиться на ужин. Хотя сильно устали от пешего хода и жары, сон не брал. В душе было неспокойно и тревожно, и не только у меня, но и у других, особенно молодых солдат. В нашем взводе был один армянин, и по виду он особенно нервничал, потому что у него оставались молодая жена и маленький ребёнок. Мне было жалко его, что ему надо было переживать не только за себя. Он был на год старше меня, по фамилии Акопян.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Ночь прошла почти что без сна, в дремоте с сонными перерывами. С наступлением рассвета нас пригласили на получение завтрака. Повара мало спали, а нам готовили еду: первое, как обычно, суп из кукурузной крупы и консервов и кашу перловую с салом на второе. После завтрака нас выстроили и поставили задачу операций. Мы должны были развернуться в шеренгу и незаметно – где по-пластунски, где короткими перебежками – продвинуться вперёд, до окопов наших частей. Отдельно окопы не везде соединялись траншеями: так как наши войска вели наступление, командованием не предусматривалась длительная оборона. В этой наступательной операции практиковалось такое: наступающее подразделение через день занимало позицию другого подразделения, а заменяемое подразделение собирало погибших и хоронило в братских могилах. А через день – опять на передовую, и вели наступательные бои. Но такая практика была в случае, если позволяли людские ресурсы.

Когда мы заняли окопы, воюющие солдаты отошли на тыловые позиции, чтобы предать земле своих погибших товарищей. Когда мы открыли активный огонь по позициям немцев, они не выдержали, незаметно стали отходить. Их было сравнительно немного, и они стали удирать не пешком – оказалось, у них легковые автомашины были спрятаны в низкой лощине. Мы начали по одиночке продвигаться к немецким окопам под огнём прикрывающих немцев-одиночек, а потом эти одиночки сели на мотоциклы, которые тоже были укрыты от наших глаз. Когда достигли немецких окопов, нам разрешили передышку в наступлении. За это время подтянулись другие подразделения, подтащили к окопам 45-мм пушку, которая в нашем полку была единственной. Продвигаться в лесу расчёту в лесистой местности без конной тяги очень трудно. Против наших подразделений открывалась безлесая местность. После недолгой передышки командование решило продолжить наступление. Тыловым подразделениям, гужевому транспорту – повозкам, походным кухням – приказано было не высовываться из леса на открытую местность до особого распоряжения. Местность была под уклон, а за ним – холм, где виднелись несколько маленьких деревенских избушек.

Когда по цепи раздалась команда командиров подразделений: «Вперёд, за Родину, за Сталина!», – солдаты начали выскакивать из окопов и траншей с криками: «Ура! Ура!» Вся цепь солдат, бежавших к противнику, как-то воодушевляла, и я тоже кричал «ура» и бежал к лощине. Тогда со стороны домиков противник открыл усиленный огонь из пулемётов и автоматов с трассирующими пулями, хотя был день. Эти снопы пуль, как искры, летели на нас – и улетали назад над нашими головами, наводили страх, впервые увиденные и несущие смерть наяву. Немцам, сидевшим на возвышенности, было видно всё как на ладони, каждый бегущий солдат. Противник имел превосходство на местности, а мы, невзирая на это, бежали, как в чёртову пасть. Это было явное неправильное решение наступательной операции, когда можно было взять эту выступающую высоту обходным путём или после усиленной артподготовки или воздушной бомбёжки. Это бы спасло десятки, а может, сотни солдат, и не были бы они убиты и искалечены.

Немцы стреляли сначала трассирующими пулями, чтобы знать, куда ложатся их пули. Как добежали до середины балки, вынуждены были прекратить наступление, даже короткими перебежками, и залечь. Атака была остановлена, и приказали окопаться, почти лёжа, своими сапёрными лопатками. Но грунт был нетвёрдый, видимо, раньше там сажали зерновые, потом обросло дёрном. И мы довольно быстро выкопали окопчик, где можно было за земляным бруствером спастись от пуль немцев, а самим открыть прицельный огонь по точкам, где вспышки пламени немецких пулемётов мигали, как «морзянка». Рядом со мной вырыл окоп тот армянин. И я смотрю, как он прилёг к брустверу лицом и периодически давал очереди со своего автомата почти вверх. Командир взвода заметил такую шутку, подходит к нему – и как огреет Акопяна по горбу автоматом! Крикнул: «Куда ты стреляешь? По воронам? Веди прицельный огонь!» Мы с соседями по окопам стали смеяться.

Немцы по-прежнему усиленно вели огонь, но спасало то, что не велось артиллерийского огня. А наша «сорокопятка» вела огонь по врагу, который позади нас, метрах в пятидесяти. Это сильно мешало немцам и сокращало огневые точки противника. Слышались крики от наших солдат: «Санинструктора!», «Ранило!», «Спасайте!»… И я наблюдал, как санинструкторам приходилось под пулемётным огнём – где ползком, где короткими перебежками – подходить к раненым и оказывать помощь или даже уводить в тыл. Артиллерийскому расчёту тоже приходилось под огнём подтаскивать ящики со снарядами. Командование полка находилось сзади нас метрах в двухстах, давали распоряжения комбатам через проводную связь. И связистам с катушкой на спине приходилось под огнём противника, где ползком, а где местность позволяла, то бегом, стоя, короткими перебежками, прокладывать связь. Рация была только у командиров дивизии и корпусов, редко у командиров полков.

Чтобы сократить потери подразделений, командование решило начать наступление и овладеть высотой с началом темноты. Так как уже почти определились, где были огневые точки, основные удары развить в направлении в промежутки между пулемётами, а с достижением высоты ударить по объектам врага с флангов и с тыла. Как только начало темнеть и немцам было уже не разобрать передвижение наших солдат, была команда по цепи начать наступление, но соблюдая строжайшую тишину, чтобы ни ударов котелков и лопат, ни звона фляг для воды. Так как ещё не было густой темноты, немцы ракет пока не применяли для периодического освещения наших позиций.

И мы ринулись вперёд. Нам, главное, надо было добежать до дна лощины, а при подъёме на гору противник уже не мог видеть нас. А настоящее сражение с противником началось уже в траншеях и окопах, неожиданно для немцев, где автоматными очередями, где врукопашную, где уничтожив гранатами. Только единицы, в основном офицеры, могли ускользнуть от нас, так как их командные пункты и блиндажи были дальше от передовой. Многие немцы спаслись на автомашинах и мотоциклах, при слабой видимости – была уже почти полная темнота, вдобавок туман.

Бой продолжался около часа. Мы преследовали и добивали последних немецких солдат. Но и наших погибло и получило ранения около двадцати. Это мы увидели на следующее утро. Ночью мы рыскали, чтобы найти продукты-трофеи, которые были оставлены немцами при внезапном отходе. Тяжелораненых немцев мы разоружали, а трупы хоронили – в отдельные могилы от своих солдат.

Своих хоронили в братскую могилу, с обмундированием, без гробов и обвёртков. Квадратная могила два на два метра и глубиной тоже около двух метров. Укладывали рядами, а изуродованных заворачивали в простыню и тоже укладывали туда. Подобную похорону и салют я видел несколько раз там, на 1-м Прибалтийском. А впоследствии – на Белорусских фронтах – мы только наступали, а хоронили бойцов специальные похоронные подразделения, которые шли за нами. На фанерке писали фамилии солдат, похороненных в братской могиле, и устанавливали наверху.

Гражданского населения в деревнях, где велись бои, почти не было видно. Или уходили с партизанами, или прятались в близлежащих лесах.

Первое время на душе было жутко; и видеть, и привыкать было тяжело. И с головы не уходило, что придёт и твой черёд, но когда? И дойдёт ли весточка, что ты находишься в такой-то деревне и под таким-то кустом… Если твой друг-солдат – вместе с ним ел с одного котелка – спрятал тебя и предал земле, вырыл неглубокую яму или окопчик и закрыл пушистой землёй… И Бог распорядился, кому какая судьба..

Так прошёл мой первый день войны. Мы отдохнули, и нас догнала походная кухня, опять нас кормили, и были сыты. После ночи опять нас погнали на передовую – заменить действующее подразделение…

, посвященном годовщине Победы, мы попытались показать две стороны той войны: объединить тыл и фронт. Тыл — это . Фронт — короткие рассказы ветеранов, которых с каждым годом становится все меньше и меньше, и от этого их свидетельства приобретают все большую ценность. Работая над проектом, студенты — участники «Медиаполигона» поговорили с несколькими десятками солдат и офицеров, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной. К сожалению, в журнале поместилась лишь часть собранного материала — полные стенограммы фронтовых историй вы можете прочитать на нашем сайте. Память о том, что пережили те, кому довелось воевать на той войне, не должна уйти вместе с ними.

1923 года рождения. На фронте с сентября 1941 года, в июле 1942 года был ранен, в октябре того же года контужен. Войну закончил капитаном в 1945 году в Берлине.

22 июня — Первый день войны… Мы узнали о ней только вечером. Я жил на хуторе. Телевизора тогда еще не было, радио не было. Да и телефона у нас тоже не было. К нам на коне человек приехал и нарочным сообщил, что началась. Мне тогда 18 было. В сентябре забрали на фронт.

Земля — Война — это не только боевые действия, а без перерыва страшный каторжный труд. Чтобы ты остался живой, надо залазить в землю. В любых случаях — мерзлая она, болотистая ли она — надо копать. Для того чтобы копать, для того чтобы все это делать, надо ж еще и покушать, правда? А тылы, которые снабжали нас продовольствием, часто подбивали. И приходилось день-два-три не пить, не кушать ничего, а все равно выполнять свои обязанности. Так что там жизнь совершенно другая. Вообще во время войны не было такого, чтоб думал что-то. Не мог. Да ни один человек, наверное, не мог. Невозможно думать, когда сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Нельзя было думать.

Николай Сергеевич Явлонский

1922 года рождения, рядовой. На фронте с 1941 года. Был тяжело ранен. В сентябре 1942 года выписан из госпиталя и комиссован по ранению.

Трупы — Пригнали ночью в деревню Ивановское, от Волоколамского три километра. Ночью привезли, а там нет избы, чтоб погреться, — все развалено, хотя и не сожжено. Идем ночевать в лагерь, он в лесу. И кажется ночью, что под ногами корни, как будто на болоте. А утром встали — это все убитые навалены. Вся деревня завалена кругом, и еще свозят. И ты вот смотришь на трупы и ничего не чувствуешь. Там психология меняется.

Первый бой — В первый раз услыхал завывание мины… Первый раз, а уже знаешь, как это. Она воет, а звук такой приятный. А потом рванет. Думаешь, вся земля развалилась. И так хочется в эту мерзлую землю провалиться! Каждый раз так после приказа «В бой!». Но били не по нам, а по двум танкам, где все солдаты и скопились. Так что почти все пулеметчики живы остались. Мы потом забрались в окопы. Раненые — «Помогите!» — стонут, а как ты поможешь, если в лесу? Холодно. Сдвинь его с места — еще хуже. И добивать — как, если шесть человек всего осталось? Очень быстро привыкли к мысли о том, что всю жизнь будет война. Жив остался сам, а сколько убитых — сотня или две — неважно. Перешагиваешь — и все.

Ранение — Меня самого как ранили? Мы минное поле разминировали. К танку прицепили волокушу — здоровый такой прокат. Два человека на танке, а три — на плите, для тяжести. Танк только двинулся — и на мину. Я не знаю, как жив остался. Хорошо еще не-далеко отъехали — раненые замерзают все обычно: никто спасать на минное поле не полезет. До ранения так 36 дней воевал по счету. Это очень долго для фронта. У многих были только сутки.

В 1940-м его призвали в армию, в зенитно-артилле-рийский полк, дислоцирующийся под Ленинградом. После учебки назначили командиром боевого расчета, в этой должности он и прослужил всю войну.

Калибр — В мае 1941 года наш полк перевели на боевые позиции. Постоянно отрабатывали учебные боевые тревоги. Тогда многие стали задумываться: не к добру это, неужели близко война? Скоро нас подняли по тревоге, которая не была учебной. Затем перебросили на оборону ближних подступов к Ленинграду. Неразбериха царила порядочная. Мне, специалисту по зениткам среднего калибра, дали маленькую сорокапятку. Я-то в ней быстро разобрался, но после встретил ополченцев, которые не знали, что делать с моей зениткой.

Доброволец — Как-то командиры построили взвод и спросили, есть ли добровольцы на оборону Невского пятачка. Туда посылали только добровольцев: идти на Невский пятачок — значит на верную смерть. Все молчат. А я был комсоргом, надо было подавать пример… Вышел из строя, а за мной — весь мой расчет. Но до Невского пятачка еще надо было добраться. Немцы переправу обстреливали постоянно, до берега, как правило, добирались не более трети солдат. Мне на этот раз не повезло: в лодку угодил снаряд. Тяжело раненный я попал в госпиталь. Что случилось с остальными ребятами, я не знаю, наверняка погибли.

Блокада — Мы тоже попали в блокаду. Кормили нас почти так же, как ленинградцев: выдавали в день по три сухаря и жидкую похлебку. Солдаты пухли от голода, сутками не вставали, поднимались с лежанок только по тревоге, страшно мерзли: зимнего обмундирования выдать нам не успели, жили в продуваемых палатках. Землянку там не построишь — болота.

Снег — Снега в тот год было столько, что даже гусеничный трактор, который тащил зенитку, не мог пройти. Сил пилить доски или копать снег не было — подкладывали под гусеницы трактора и под колеса пушки замерзшие трупы немецких солдат.

Новичок — Как-то к нам прислали совсем молодого лейтенанта: необстрелянный, мальчишка совсем. Вдруг яростная атака врага! В это время я лежал в шалаше после ранения с перебинтованной грудью, больно было даже дышать, не то что шевелиться. Слышу, что новый командир теряет ситуацию, делает ошибки. Тело болит, но душа сильнее — там же ребята гибнут! Выскочил, в пылу обложил матом лейтенанта, кричу солдатам: «Слушай мою команду!» И послушались ведь…

Евгений Тадэушевич Валицкий

Лейтенант, командир взвода 1985-го артиллерийского полка 66-й зенитной дивизии 3-го Белорусского фронта. На фронте с 18 августа 1942 года. Закончил войну на берегу залива Фриш-Гаф (теперь это Калининградский залив).

Любимчики — И на войне по-всякому бывает: есть любимчики, есть нелюбимчики. При переправе через реку Неман привилегированной была 3-я батарея под командованием капитана Быкова. Одно дело — поставить отряд стоять у самой воды, где обязательно сразу попадаешь в воронку, и совсем другое — поставить чуть дальше, где есть шанс остаться в живых.

Проверка — Существовало такое правило: для подтверждения того, что самолет сбили, нужно было получить не менее трех подтверждений от командиров пехотных батальонов, которые якобы видели, что самолет был сбит. Наш капитан Гарин никогда не посылал проверять. Он говорил так: «Ребята, если сбили — значит самолет уже не полетит. Что там бегать заверять? Может, сбила не эта батарея, а другая — кто там знает».

Образование — Десять классов школы спасли мне жизнь. Нас собрали под Оренбургом и объявили: «У кого 7 классов — шаг вперед, 8 классов — два шага, 9 — три, 10 — четыре». Таким образом меня отправили в офицерское училище в Уфе, в то время когда шла битва под Сталинградом.

Понимание — Когда прошел войну, я понял, что любой по-настоящему честный человек заслуживает уважения.

Иголки — С фронта разрешали посылать посылки. Некоторые целые вагоны присылали. Другие разбогатели на том, что иголки швейные переправляли в мастерские: иголок же в Германии было много, а у нас не хватало. А я не любил все эти военные трофеи. Взял только настенные часы из квартиры немецкого генерала и огромную пуховую перину, половину пуха из которой отсыпали.

Александр Васильевич Липкин

1915 года рождения. На фронте с 1942 года. Отправился на войну прямо из лагеря для репрессированных в Якутии. Был ранен под Ленинградом. Сейчас живет в Череповце.

Предатели — В 43-м нас увезли на озеро Ладожское. Дали по одной винтовке на двоих. И по пять патронов на человека. И у нас тут измена получилась: оказывается, командиры немцами были — у нескольких документы двойные. Арестовали 43 человека, а убили только одного.

Врачиха — А самолет как полетел, да бомбу как бросил — нас и раскидало. Я отлетел в сторону. Когда проснулся — уже в больнице. Рядом была врачиха. Вот такая вот молоденькая девушка. Идет рядом с носилками и говорит: «Этого в морг!» А я слушаю и отвечаю: «Девушка, я ведь еще живой!» Она взяла да упала.

Стахановец — У меня все было выбито, калека был. А потом три месяца меня полечили — и в шахту, работать. Забойщиком. Стахановец был — первый в Кемерове! Я только одно знал — работу. Приду домой, поем, посплю и опять иду в шахту. По 190 тонн угля давал. Вот тут-то в стахановцы и попал. Потом, когда в Якутию возвращался к семье, проехал по удостоверению стахановца. И никто врагом меня не считал больше.

Леонид Петрович Коновалов

Родился в 1921 году в Донецке. В армии с 1939 года, с начала Финской кампании. С 1941 года — старший лейтенант. В сентябре 1942-го контужен в боях за Сталинград. Демобилизовался в апреле 1947 года.

Награждение — Любимый комиссар Захаров погиб во время награждения. Он сказал речь, завершил своей любимой фразой: «Славяне, вперед!», стал награждать бойцов…Точное попадание немецкой мины оборвало его жизнь. Но эту фразу его мы всегда вспоминали, когда ходили в атаку.

Анатолий Михайлович Ларин

1926 года рождения. На фронте с 1943 года. Служил во 2-й польской армии, 1-м танковом Дрезденском Краснознаменном корпусе ордена «Крест Грюнвальда». Количество наград — 26, в том числе Серебряный крест. Демобилизовался в 1950 году младшим сержантом.

Дезертир — В первые годы войны я потерял родителей и брата. Мы с младшей сестрой вдвоем жили. А когда в 43-м меня на службу забрали, двенадцатилетняя девчонка осталась совсем одна. До сих пор не знаю, как она выжила. Меня, как и положено, сначала на учебу отправили. Учился хорошо, командир за пятерки-четверки обещал отпуск перед службой дать, но так я его и не дождался. Подумал-подумал, да и убежал — с сестрой попрощаться. Сижу дома на печи, на баяне играю, за мной приходят, говорят: «Ну что, дезертир, пошли!» А какой я дезертир? Нас потом, как оказалось, таких человек двадцать набралось. Отругали и по своим
ротам отправили.

Поляки — По распределению попал в польскую армию. Очень сложно было вначале. Я ведь даже языка не знал. Мы, русские солдаты, не понимали, что нам говорят, чего от нас хотят. Командир-поляк в первый день все утро ходил да орал: «Побудка!» Мы думали, он ищет чего, а он подъем командовал. С поляками и в церковь ходили, и молились по-их, по-польски, конечно. Верить не верили, а молиться приходилось.

Пулемет — Что скажут, то и делаем. По приказу только и жили. Вот за оружием скажут нырять — ныряем. И я нырял. Переправлялись по реке, уже когда к Германии подходили. На плоту шесть человек было. Снаряд попал. Нас, естественно, перевернуло. Меня контузило. Плыву кое-как, в руках пулемет — ко дну тянет, ну я его и бросил. А когда до берега доплыл, меня обратно отправили — за пулеметом.

Будущее — Страшно тогда было. Сидели с товарищем в окопе, думали: хоть бы только руку или ногу оторвало, только бы пожить немного, посмотреть, как оно после войны будет.

Танк — Смерть совсем рядом ходила, бок о бок с каждым из нас. Я танковым наводчиком был, мне во время одного из боев руку ранило осколком, шрам остался. Управлять танком я больше не мог, командир меня с танка и выгнал. Я ушел, а танк взорвали. Погибли все, кто был в нем.

Пленные — Война войной, а простых солдат, пленных немцев, было по-человечески жалко. Больше всего мне запомнился один парнишка. Молодой, мальчик совсем, сам к нам сдаваться пришел: я, мол, жить хочу. Ну а куда нам его? Не с собой же брать. И оставлять не положено. Расстреляли. Я до сих пор глаза его красивые помню. Пленных тогда было достаточно. Если идти не могли, их прям на дороге расстреливали.

Жизнь врагов — Когда уже в Германии были, подходили к Берлину, впервые за годы войны увидели, как живут враги. А жили они куда лучше нашего. Что сказать, если у них даже деревянных домов не было. Когда спрашивали, что я там видел, я отвечал все как есть. Меня к начальству: «Да за такие слова и под трибунал можно!» Правительство тогда очень боялось нашей правды.

Тамара Константиновна Романова

Родилась в 1926 году. В 16 лет (1943 год) попала в партизанский отряд, действовавший на территории Белоруссии. В 1944 году вернулась домой в Орел.

Девчонка — Я была таким же рядовым бойцом, как и все, никаких скидок на возраст не было. Нас вызывали, давали задание и сроки выполнения. Например, нам с подругой надо было сходить в Минск, передать информацию, получить новую, вернуться через три дня и остаться в живых. А как мы это будем делать — наша забота. Так же как и все, стояла в карауле. Сказать, что мне, девчонке, было страшно в ночном лесу, — ничего не сказать. Казалось, что под каждым кустом прячется враг, который вот-вот начнет атаку.

«Языки» — Вот мы и задумались, как бы нам взять в плен такого немца, чтобы выложил все. Немцы в определенные дни ходили в деревню за продуктами. Ребята мне ска-зали: ты красивая, по-немецки говоришь — иди, завлекай «языка». Я попыталась мяться, стесняться. А мне: заманивай — и все! Я девица была видная, стройная. Оглядывались все! Оделась как девушка из белорусской деревни, встретила фашистов, заговорила с ними. Это сейчас легко рассказывать, а тогда душа в пятки от страха уходила! Все же заманила их туда, где ждали ребята-партизаны. Наши «языки» оказались очень ценными, график движения поездов знали наизусть и сразу все рассказали: испугались очень.

Евгений Федорович Доильницын

Родился в 1918 году. Войну встретил рядовым срочной службы в танковой дивизии. Отвечал за артиллерийскую поддержку танков. На фронте с июня 1941-го. Сейчас живет в Новосибирском Академгородке.

Армейский человек — Танки шли днем немецкие, а мы шли по обочине ночью — отступали. Если ты сегодня живой — это хорошо. Шли по приказу, не раздумывая. И дело не в «За Родину, за Сталина!» — это просто воспитание было такое. Человек армейский не прятался никуда: если ему говорили вперед идти — вперед идет, на огонь идти — на огонь идет. Это потом только, уже когда немцы отступили и мы добрались до Волги, — вот тут началось новое пополнение войск. Новые солдаты уже дрожали. А нам просто некогда было думать.

Шпион — Начали нас учить, как патроны вставлять. А так как стрельбу в школе проходили, я начал ребятам-наводчикам объяснять, что и как. А взводный подслушал — спрашивает: «А откуда вы это знаете?» Мол, не шпион ли? Шпиономания была такая, что… Я говорю: «Нет, не шпион, просто в школе интересовался». Учеба закончилась, меня тут же поставили командиром орудия.

Алкоголь — А в одном из городов был спирто-водочный завод, и ребята там все перепились. Воспользовавшись случаем, немцы их всех перерезали. С тех пор вышел приказ по фронту: категорически запрещалось пить. А нам, как гвардейским частям, выдавалось по 200 грамм водки. Кто хотел — пил, кто-то на табак обменивал.

Анекдот — Направили в Главное артиллерийское управление. Иду туда пешочком, хромаю: больно было наступать на ногу. Впереди солдатик идет. Он мне, я ему честь отдаю. Потом идет капитан какой-то — не доходя до меня, мне честь отдает, я ему отдаю. А тут майор какой-то идет и, не доходя до меня, шага три строевым и честь отдает. Я думаю: что за чертовщина! Поворачиваю назад — а позади меня идет генерал! Анекдот получился. Я повертываюсь, тоже ему честь отдаю. Он спрашивает: «Что, из госпиталя?» — «Так точно!» — «Куда идете?» — «В артиллерийское управление!» — «И я туда же. Пойдемте, стало быть, вместе. Когда начал войну?» — «Да с первого дня, в 12 часов нам зачитали приказ — и в бой». — «А, ну тогда живой останешься».

Овчарка — Перебрались мы в Волосово под Ленинградом. Был там интересный случай. Я в тот день был дежурный по КП. Утром подходит какой-то тип с собакой. Просит у часового позвать офицера. Я выхожу, спрашиваю: «В чем дело?» — «Вот собаку притащил. Возьмите ее себе и расстреляйте». — «А что такое?» — «Жену всю искусала». И поведал он мне такую историю: эта собака была в фашистских женских лагерях и была натренирована на женщин, и если кто-то подходит к ней в юбке, она сразу рычит. Если в брюках — сразу смирнеет. Я посмотрел — немецкая овчарка, хорошая. Думаю: будет служить нам.

Табуретка — Однажды я послал ребят в немецкий концлагерь: сходите, а то у нас даже сидеть негде, может, найдете что-нибудь. И они оттуда притащили две табуретки. И что-то мне посмотреть захотелось: перевернул я табуретку, а там написаны четыре адреса: «Мы находимся в таких-то лагерях под Ленинградом, я такой-то, нас, парашютистов, выбросили в тыл немцев и забрали в плен». Один из адресов был ленинградский. Я взял солдатский треугольничек, отправил письмо с информацией, да и забыл про него. Потом раздается звонок из Стрельны. Вызывают меня к майору НКВД. Там меня допросили про то, откуда информация. В итоге попросили отправить доски с надписями. Поговорили с майором, он мне сказал, что это была специальная диверсионная группа выброшена, и никаких сведений от нее не поступало, это были первые известия — на табуретке.

Союзники — Очень помогли, особенно в начале. Очень много помогали транспортом: «студебекеры» все таскали на себе. Продукты — тушенка, до того мы ее объелись под конец войны, что потом уже только верхушку с желе съедали, а остальное выбрасывали. Гимнастерки американские были. Еще ботинки были из буйволовой кожи, на подошве прошитые, им сносу нет. Правда, они узкие были и не под русскую крупную ногу. Так с ними что делали? Перешивали.

Илья Вульфович Рудин

Родился в 1926 году. Когда Илья был маленьким, его мачеха что-то напутала в документах с датой рождения, и в ноябре 1943 года его призвали в армию, хотя реально ему было всего 17 лет. Войну закончил в конце 1945 года на Дальнем Востоке. Сейчас живет в городе Михайловск Ставропольского края.

Дальний Восток — Нас отправили на восток, на борьбу с Японией. И это было счастье. А может, несчастье. Не жалел ли я, что не на запад? В армии не спрашивают. «Вам там место» — и все.

Зрение — Мне уже после врач говорит: «Как вас держали в армии, вы же ничего не ви-дите?» Зрение у меня было минус 7. Вы себе представляете, что такое минус 7? Я же мушку бы не увидел. Но сказали «надо» — значит надо.

Корейцы — Китайцы хорошо встречали. А еще лучше — корейцы. Не знаю почему. Похожи они на нас. После того как мы захватили последний город, Янцзы, нам сказали: теперь месяц отдыхайте. И мы месяц просто ничего не делали. Спали и ели. Мальчишки еще были. Всем по двадцать лет. А что еще делать? С девчонками только встречаться…

Савелий Ильич Чернышев

Родился в 1919 году. В сентябре 1939-го окончил военное училище и стал командиром взвода 423-го артиллерийского полка 145-й стрелковой дивизии в Белорусском особом военном округе. Война застала его дома, в отпуске. Закончил войну под Прагой.

Родители — После Курской битвы я успел заскочить домой. И увидел картину из песни «Враги сожгли родную хату»: место, где была изба, поросло бурьяном, в каменном погребе ютилась мать — а связи с ней с 1942 года не было. Переночевал я тогда у соседей в погребе, попрощался с матерью и ушел обратно на фронт. Потом под Винницей уже получил сообщение, что мать умерла от тифа. А вот отец, который также ушел на фронт, был контужен и проходил лечение в Сибири, так там и остался. После войны он меня нашел, но прожил недолго. Он жил с женщиной-вдовой, потерявшей на войне мужа.

Операция — Когда меня ранило, я в воздухе сделал сальто и очутился в ровике. Сразу отказали правая рука, нога и речь. Немцы наступают, а нас — трое раненых. И вот нас с разведчиком вытянули связист и начальник разведки — левой рукой. Потом меня уже отправили в армейский полевой госпиталь в Перемышле. Там сделали операцию на черепе, причем без наркоза. Меня привязали ремнями, хирург общался со мной, а боль была нечеловеческая, аж искры из глаз летели. Когда достали осколок, мне дали его в руку, и я потерял сознание.

Сергей Александрович Чертков

Родился в 1925 году. На фронте с 1942 года. Работал на узле полевой связи особого назначения (ОСНАЗ), который обеспечивал обмен информацией между штабом Жукова и подразделениями армии. Обеспечивал связь во время подписания акта о капитуляции Германии.

Капитуляция — Подписание акта проходило в полуразрушенном здании училища в пригороде Берлина. Сама столица Германии была в руинах. С немецкой стороны документ подписывали представители сухопутных войск, авиации и флота — фельдмаршал Кейтель, генерал авиации Штумпф и адмирал Фриденбург, от Советского Союза — маршал Жуков.

Борис Алексеевич Панькин

Родился в 1927 году. Призван в армию в ноябре 1944 года. Сержант. На фронт не попал.

Победа — Школа сержантского состава была в Бологом. Это уже 1945 год. 9 Мая встретили особо. Восьмого ложились — все нормально, а девятого сказали: «Война кончилась. Мир! Мир!» Что было — это не рассказать! Все подушки летали до потолка минут двадцать-тридцать — необъяснимо, что было. У нас командиры были строгие, но очень порядочные. Нас успокоили, сказали: никакой зарядки не будет, водные процедуры и потом завтрак. Сказали, что сегодня занятий не будет, будет строевой смотр. Потом ни с того ни с сего объявили, что поедем на железную дорогу, охранять: делегация во главе со Сталиным едет в Берлин, и всю дорогу от Москвы до Берлина охраняли войска. В этот раз попали и мы. Это было в августе месяце 1945 года. Хотя месяц-то и самый жаркий, но было холодно — замерзали…
Участники проекта: Инна Бугаева, Алина Десятниченко, Валерия Железова, Юлия Демина, Дарья Климашева, Наталья Кузнецова, Елена Маслова, Елена Негодина, Никита Пешков, Елена Смородинова, Валентин Чичаев, Ксения Шевченко, Евгения Якимова

Координаторы проекта: Владимир Шпак, Григорий Тарасевич

Справа, в нижнем ряду мой дед - Леонид Петрович Белоглазов. Старший лейтенант, участвовавший в великой отечественной до последнего 45 года.

Прошел Волховский, Ленинградский, Калининский, 1-2-3 Прибалтийские, 1-2 Белорусские фронты.
Участвовал в защите Ленинграда; освобождении городов Остров, Псков, Новгород, Рига, Варшава, Гаудзянц; взятии городов Кенингзберг, Олива, Гдыня, Данциг, Франкфурт на Одере, Берлин и многих других.

Уже намного позже, на пенсии, в свободное время решил оставить потомкам свои воспоминания о пережитых на войне годах. По объему воспоминаний набралось на довольно большой рассказ.
Потихоньку рукопись буду переводить в электронный вид и выкладывать в сеть.

"Воспоминаний о войне много...

Я теперь не найду уже дороги в большинство мест, где воевал.
Наверное запомнилось самое яркое, необыкновенное, чего я уже не забуду до конца своих дней."

1 -
В школе № 11 я учился, начиная с года 32-34, с 4 класса. Находилась она тогда по ул. Куйбышева в здании нынешнего Университета. Началась война 1941 года…
Большинство из нас (ребят 10 В класса) обивали пороги райкомов комсомола и военкоматов, досаждая просьбами послать нас на фронт.
Мне и моим одноклассникам Вите Рыбакову и Лёве Лебедеву повезло. В октябре 41г. Нам предложили в Октябрьском РВК написать заявления. Жили мы в ту пору по ул. Кузнечная (Сини Морозовой) № 169, копр. 4 (ныне на этом месте стоит школа).
Нас направили в артиллерийское училище в Сухой Лог. В то время туда было эвакуировано училище из Одессы (О.А.У)
В училище всё было необычно: и солдатская форма с черными петлицами и дисциплина и сами занятия на классных полигонах и в поле.
С фронта и из госпиталей приезжали офицеры солдаты, которые уже понюхали немецкого пороха.
Их рассказы о поражениях нашей армии мы воспринимали как-то не доверчиво:
«Какой может быть успех на фронте, когда нас там нет…»
23 февраля 42 г. мы приняли присягу. Здесь же в училище я вступил в комсомол. Дали мне комсомольский билет - картонные корочки без фотографии, но с печатью.
Выпустилисль мы все трое (я, Виктор, Лёня) где-то в июне месяце в звании лейтенантов.
Весь наш выпуск выстроили на плацу и зачитали приказ о назначении. Виктор направлялся под Москву, Лебедев и я на Волховский фронт. Забегая вперед скажу, что вернулось домой после войны нас меньшая половина выпуска.
Виктору Рыбакову уже на берлинском направлении в 45г. оторвало правую руку. Возвратился он калекой и в 70 г.г. умер.
Судьба Лебедева мне не известна до сих пор.
Мне же за время войны посчастливилось пройти Волховский, Ленинградский, Калининский, 1-2-3 Прибалтийские, 1-2 Белорусские фронты.
Я участвовал в защите Ленинграда; освобождении городов Остров, Псков, Новгород, Рига, Варшава, Гаудзянц; взятии городов Кенингзберг, Олива, Гдыня, Данциг, Франкфурт на Одере, Берлин и многих других.
Во время войны я воевал командиров взвода управления артиллерийской батарей. Все время находился или на НП или в передних траншеях. В обороне мы не стояли практически, а находились в наступлении. И наша бригада относилась к РГК и называлась бригада прорыва. Я уже всех не помню, но очень много погибло нашего брата.
Сам я был контужен (под ногами разорвался тяжелый снаряд) и ранен.
Ранение произошло 27.03.44г. под дер. Волки (под Псковом) на берегу речки Малая Лобянка.
С осколком от мины мне занесло кусок шерсти от полушубка. Рану залечили, он она вскоре открылась. Только в январе 46г. мне сделали операцию в ВОСХИТО уже после демобилизации.
С единственным одноклассником, с которым мне довелось встретиться на фронте это был Соколкин. Встретились мы с ним осенним солнечным днем в лесу под Новгородом.
В последствии не раз я навещал его в блиндаже. Мы сидели на нарах и вспоминали наших товарищей и девчат. Он был рядовой солдат-радист.
Солдатская жизнь не постоянна и особенно во время войны. Вскоре мы расстались - нас перевели на другой участок фронта………..Он не вернулся с войны…
Кто-то из наших соучеников впоследствии говорил, что он застрелился. У него сгорела станция и он побоялся ответственности. В то время ему было 19 лет. Это был высокий. Стройный, чернявый, молчаливый и очень честный парень.

2 -
Воспоминаний о войне много..
Сейчас они удерживаются у меня в памяти ни связаны ни с местом ни со временем - как отдельные картинки далекого прошлого.
Я теперь не найду уже дороги в большинство ест, где воевал.
Наверное запомнилось самое яркое, необыкновенное, чего я уже не забуду до конца своих дней.
Вот дер. Тортолово (Волховский фронт) . Лето. Жара. Мучит жажда. Я ползу через камыш к реке. Идет бой. В коричневой воде болотной реки отражается знойное небо. Я жадно пью теплую воду, зачерпнув ее каской и чувствую как живот надувается всё больше и больше.
А когда полез назад, то в 2х метрах от того места где я пил, увидел труп немца. Он был убит не сегодня…Видимо тоже полз напиться воды. Меня мутит и рвет..
А Вт, после боя зимой наша усталая бригада расположилась в сосновом лесу на отдых. Походные кухни дали в котелки каждому горячу пшенную кашу. Мы едим…и вдруг…из леса выходят немцы…
Они идут во всем немецком обмундировании строем по два, но у каждого из них на фуражке приклеена матерчатая красная полоска (маскировка под наши пейзажи). На груди автоматы Шмайсера. Они явно рассчитывали на русскую беспечность. Идут четко, смело, нахально, прямо через наше расположение. Прошли. Никто их не остановил.
Меня до сих пор мучит совесть - ведь я был уверен, что это немцы, а не партизаны. Почему же я тогда не выскочил вперед и не крикнул: «Halt!»?
… А потом всё таки думаю, что я бы получил первую пулю, а немцы разбежались невредимыми - мы были совершенно не подготовлены к приему этих «гостей».
А совесть всё таки мучит.
А вот 10 сентября 42г. Немец в 4 часа утра начал артподготовку. Все кипит как в котле. Затыкаем от ужаса уши.
За биндажем трупы, лошади с распущенными кишками. Высунуть носа нельзя. Одно спасение - накаты. С потолка сыплется земля, всё трясется, как во время землетрясения. Пробирает понос. Оправляемся в каску и выбрасываем за дверь… Немцы наступают… Духота…
Кое кто не выдерживает…выскакивает из блиндажа и бежит в болото. Выскочил и Паращенко с ручным пулеметом…
Я выбегаю последним - мне не было так страшно, как другим - я просто не понимал - мне такое встретилось впервые…
Я тоже побежал туда, куда бегут все. Но уже никого не было. Вдруг среди багульника я натолкнулся на Паращенко. Он лежал навзничь. Рядом с ним был его ручной пулемет Дегтярёва.
Пробегая мимо, я заметил, как у него стекленеют глаза...
Это был первый погибший солдат моего взвода.
А вот бугор… Наши пушки СУ-100. Тоже лето, или вернее осень. Только что кончился бой. СУ-100 еще горят. Из их люков свисают наши танкисты. Телогрейки на них дымятся…
Мы озираемся, и каждое мгновение готовы встретить врага…и т.д. и т.п.

3 -
Киргиши
Есть трижды проклятое место на р. Волхов - станция и город «Киргиши»
До сих пор там в болоте стоит мертвый лес, без единого листочка. Его можно видать, когда едешь по ж.д. из Москвы в Ленинград. Он высох потому, что его стволы изрешечены пулями и осколками.
До сиз пор местные жители опасаются мин ходить за грибами. И до сих пор в своих огородах выкапывают то проржавевший пулемет, то винтовку, то каску, то кости неизвестного солдата.
Небольшой плацдарм на р. Волхов под Киргишами в 42 г. обстреляли 2 армии (кажется 4 и 58)
Шли очень тяжелые кровопролитные бои, именуемые боями местного назначения. Армии несли колоссальные потери, но не сдавали позиций.
Летом многие километры ветер нес сладковатый запах от гниющих трупов. На болотистой нейтральной полосе стояли всосанные в землю танки, и от башен этих танков было что-то наподобие зимних горок (которые делают детям для катания) только не из снега, а из трупов.
Это раненные (наши и немцы) сползались, ища защиты у подбитых бронированных чудовищ, и там погибали.
Киргиши представлял собой настоящий ад.
Даже ходила на фронте побасенка: «Кто не был под Киргишами, тот не видел войны»
Там на немецкой стороне была роща.
Мы дали ей кодовое название «Слон». Кажется, на карте она весьма отдаленно напоминала слона.
Вот с этой рощей у меня связано очень неприятное воспоминание. Ее то и не могли взять эти две армии. А она, видимо, имела большое тактическое значение. Под Киргиши я попал после мытарств в 5 запасном полку совсем «желторотым» лейтенантом.
Как-то меня вызвал к себе комиссар.
Он сказал: «Ты комсомолец. Твои солдаты все как один подписались добровольцами брать рощу «Слон» Стыдно командиру отставать от своих солдат». И я ответил: «Пишите и меня».
А потом, как я узнал, он вызывал по одному солдату из моего взвода и говорил каждому: «Ваш командир молодой, ему всего 19 лет, но он комсомолец. Он записался добровольцем брать рощу «Слон».А как Вы? Стыдно солдатам бросать своего командира». И все мои солдаты отвечали: «Ну что ж, пишите»
Я до сих пор не пойму, зачем нужно было нас так обманывать?...В то время мы все были одинаковы и пошли бы и так…
Наступление было назначено на следующий день.
Всех нас, добровольцев, вывели на опушку леса. Впереди было болото, а за болотом высотка, где сидели немцы и злополучная роща «Слон».
До 12 часов мы ожидали нашей артподготовки. Не дождались.
Противник изредка обстреливал нас снарядами, но в болоте это было мало действенно. Снаряд глубоко уходил в торф и там рвался, не давая осколков - получался камуфлет.
Где-то в час дня нас подняли в цепи, и повели молчком в атаку.
Было несколько похоже на психическую атаку в кинокартине «Чапаев».
Почему-то в это время мне вспомнилась именно она.
Я шел с винтовкой наперевес (в то время мы еще не все штыки повыкидывали). Посмотрю направо, посмотрю налево, и душа радуется - идет цепь, колеблется, ощетинившись штыками: «Сейчас мы завоюем весь мир».
Было нисколько не страшно. Наоборот, чувствовалась какая то приподнятость, энергия, гордость. Да так и вошли в немецкие траншеи без единого выстрела - заняли высоту и рощу «Слон».
В немецких траншеях было два «фрица», оставленных для охраны позиций, которые играли в блиндаже в карты, нас не заметил, и которых мы взяли в плен.
Остальные ушли в баню.
Видимо немцы не ожидали такой дерзости от русских - атака среди бела дня и безо всякой артиллерийской подготовки

Я не могу описать, что творилось, когда враг очухался…
Мы бежали с высоты, устилая своими телами нейтральную полосу. С неба буквально шел шквальный ливень снарядов и мин. Со всех сторон автоматные очереди сливались в один общий гул. Все смешались. Мы перестали соображать, что твориться, где свои, где чужие.
Только под утро по какой-то дренажной канаве, почти вплавь, весь в болотной жиже, без винтовки и каски я, шатаясь от усталости в почти бессознательном состоянии выполз к своим на опушку леса.
Из многих-многих мне очень повезло - я остался жив.
Роща «Слон» так и не была взята. Она находилась у немцев, пока наши войска обходным маневром не создали им угрозу окружения и не заставили отойти. Но это случилось уже много позднее - году в 43 или даже в 44.